– Что случилось, Холли? Я услышал, что Зим орет, прямо как бешеный.

– Лиса в курятник забралась, милый.

– Вот черт! Дрянь паршивая!

– Не ругайся, пожалуйста.

– Извини. И скольких она прикончила?

– Двух или трех. Зим ее убил.

– Можно я посмотрю?

– Нет. Это просто мертвая лиса.

– Но нам-то, по крайней мере, можно будет съесть этих кур?

– Слишком рискованно. Особенно теперь, когда снова полно случаев бешенства.

Большие глаза Рафика еще больше расширились:

– Господи, тебя-то она хоть не укусила? Или?..

Благослови его Господь.

– Ступайте обратно в постель, мистер. Со мной все в порядке.

Ну, кажется, я и впрямь еще держусь на ногах. Рафик убрался к себе наверх, а Зимбру я заперла на веранде. В загоне я обнаружила четырех, а не трех мертвых несушек; в общем, ущерб средней величины; хотя если учесть, что яйца для нас – основной бартерный продукт на пятничном рынке и основной источник белка для Лорелеи и Рафика, то… Впрочем, Зимбра выглядел вполне нормально, и я очень надеялась, что ему не понадобится помощь ветеринара. Синтетических медикаментов для людей почти не осталось, а уж если ты собака, так и вовсе забудь о лекарствах. Я отодвинула солнечные часы, вытащила из тайника бутылку картофельного самогона, собственноручно изготовленного Дикланом О’Дейли, и налила себе то, что мой отец назвал бы «добрым глотком», позволяя алкоголю постепенно обволакивать мои вдернутые нервы. Сама я тем временем изучала свои старые, ох, какие старые руки. Ничего хорошего не увидела: бугристые суставы, извилистые выпуклые вены, старческие веснушки. Левая рука в последнее время постоянно дрожала. Хотя и не особенно сильно. Но Мо сразу заметила и тут же сделала вид, будто ничего не видит. Ровесникам Лол или Рафика кажется, что все старые люди дрожат и трясутся; юным это кажется естественным и ничуть их не беспокоит. Мне стало холодно, и я накинула на плечи плед, сразу став похожей на бабушку Красной Шапочки; впрочем, именно такой я себя и чувствую в нашем мире, где слишком много волков и очень не хватает храбрых дровосеков. На улице и впрямь было промозгло, и я решила, что завтра непременно загляну в бар Фицджеральда и спрошу у Мартина, будут ли у нас этой зимой поставки угля, хотя я и так знаю, что он скажет: «Если мы хоть раз увидим это собственными глазами, значит, будут». Фатализм – слишком слабый антидепрессант, но никаких других более сильных средств для борьбы с депрессией у доктора Кумар попросту нет. В боковое окно был виден мой сад, который в свете почти полной луны казался присыпанным меловой пудрой. Высоко над полуостровом Мизен висела луна. Скоро надо будет убрать урожай лука и посадить немного капусты.

В темном окне отражалась старая женщина, сидящая в старинном кресле, принадлежавшем еще ее бабушке. Я сказала этой старухе: «Шла бы ты спать» – и буквально заставила себя подняться, стараясь не обращать внимания на хруст в тазобедренном суставе. Возле буфета я на мгновение задержалась; там стояла маленькая, сделанная из плавника шкатулка-святилище. Эту шкатулку я смастерила пять лет назад, чтобы хоть чем-то занять руки во время наполненных оглушительным горем и отупением недель, невыносимо медленно тянувшихся после той страшной авиакатастрофы, которая унесла жизни Аоифе и Орвара. Лорелея украсила крышку шкатулки раковинами, а внутрь поместила фотографию своих родителей. Но сегодня я даже не стала приподнимать крышку; я просто гладила большим пальцем крышку шкатулки и пыталась вспомнить, какими были на ощупь волосы Аоифе.

– Спи крепко, дорогая детка, и не позволяй клопам тебя кусать.

27 октября

Я встала еще до рассвета, чтобы ощипать четырех мертвых несушек. Теперь у нас осталось всего двенадцать кур. Когда я перебралась жить в Дунен-коттедж – это случилось четверть века назад, – я бы ни за что в жизни не смогла заставить себя ощипать курицу. Теперь же я запросто могла курицу и оглушить, и обезглавить, и выпотрошить. И тушки я разрубала с той же легкостью, с какой это делала моя мать, когда готовила говядину или рагу. Необходимость заставила меня забыть о тошноте, когда приходилось снимать шкуру с кроликов, а потом их тушить. Я сложила перья и тушки кур в старый мешок из-под удобрений, погрузила его в тачку и повезла в дальний конец сада мимо клетки для кур, где прихватила еще и труп лисы. Это, собственно, был лис. Не тронь лисьего хвоста – так всегда говорит Деклан. Лисий хвост – это натуральное бактериологическое оружие, нашпигованное заболеваниями, а возможно, еще и блохами. У нас и без того хватало хлопот с блохами, клопами и вшами. Лис выглядел так, словно просто прилег отдохнуть, если, конечно, не обращать внимания на его растерзанное горло. Один его клык слегка выступал, как бы вдавливаясь в нижнюю губу. Как у Эда. Интересно, подумала я, а у этого лиса была семья, дети? Поймут ли его детеныши, что он никогда больше к ним не вернется? Будут ли они скучать по нему или продолжат как ни в чем не бывало совершать бандитские набеги на чужие курятники? Если да, то я им завидую.

На море сегодня рябь. По-моему, я заметила в нескольких сотнях ярдов от берега нескольких дельфинов, но когда снова пригляделась, животные уже исчезли, и я засомневалась, что действительно их видела. Ветер был все еще западный, не восточный. Просто страшно было подумать, что будет с нами, если восточный ветер принесет с Хинкли-Пойнт радиоактивную заразу. Вот так. Теперь направление ветра способно было стать для нас вопросом жизни или смерти.

Я опрокинула тачку прямо с каменного причала, сбросив мерзкий груз в море. Я никогда не даю своим курам клички. Гораздо труднее свернуть шею существу, которому ты сама дала имя. И все же мне было очень грустно, что мои верные несушки были вынуждены перед смертью испытать такой страх. Теперь они поплывут в открытые воды залива вместе со своим убийцей.

Я бы и хотела ненавидеть этого лиса, но не могла.

Он ведь тоже всего лишь пытался выжить.

Когда я вернулась домой, Лорелея на кухне намазывала жалкие остатки сливочного масла на вчерашние булочки, готовя школьный завтрак для себя и для Рафика.

– Доброе утро, ба.

– Доброе. Там еще есть сушеные водоросли. И маринованный турнепс.

– Спасибо. Раф рассказал мне, что приходила лиса. Надо было тебе все-таки меня разбудить.

– Зачем же мне было тебя будить, милая? Ты же все равно не смогла бы оживить убитых кур, а с лисой расправился Зим. – Интересно, вдруг подумала я, а помнит ли Лол, какой сегодня день? – У нас есть несколько кусков ржавой железной сетки, оставшейся от старого курятника, и я попробую дополнительно укрепить ее вокруг загона для кур. Просто для безопасности.

– Хорошая мысль. Это должно отпугнуть следующего гостя.

– Спокойно встречать любые трудности – это, пожалуй, единственное, что ты, Лол, унаследовала от своего дедушки Эда.

Лорелее всегда бывало приятно, если я говорила что-нибудь в этом роде.

– А сегодня, между прочим, мамин и папин день. Двадцать седьмое октября, – как ни в чем не бывало заметила она.

– Да, дорогая, я помню. Хочешь, я зажгу душистую палочку?

– Да, пожалуйста.

Лорелея подошла к маленькой шкатулке-святыне и откинула крышку. На фотографии Аоифе, Орвар и десятилетняя Лорелея стояли на фоне какой-то канавы или канала в Л’Анс-о-Медоуз. Фотография была сделана весной 2038 года – и в том же году они погибли. Зеленые и желтые тона уже начинали выцветать, а синие и красные – тускнеть. Я бы заплатила за репринт сколько угодно, но теперь нет ни электричества, ни картриджей для принтера; да нет и оригинала, с которого можно было бы сделать репринт: мое беспечное поколение доверяло воспоминания Интернету, так что катастрофа 2039 года стала чем-то вроде коллективного удара.

– Ба, ты что? – Лорелея смотрела на меня так, словно я не в себе.

– Извини, милая. Я просто, хм… – У меня теперь довольно часто бывали какие-то провалы в памяти, когда я не могла вспомнить, о чем думала или что собиралась сделать.