Глаза Холли были полны слез.

– Маринус…

– Это наш путь назад, Холли. Коснись яблока.

– Коснуться? Я не могу его коснуться. Это так…

Кси Ло создал его для тебя, для этого момента.

Она приблизилась к яблоку еще на шаг. Было слышно, как снаружи шелестит воздух в оперении стремительно пролетающих птиц.

– Одно прикосновение, Холли. Пожалуйста. Мрак приближается.

Холли протянула к яблоку свою исхудавшую, грязную, покрытую ссадинами руку.

Покидая тело своей «хозяйки», я услышала нежную песнь горлинки.

Холли исчезла.

Птицы-тени тоже исчезли, как и золотое яблоко, как и помещение с потолком-куполом. Теперь я находилась то ли в какой-то гробнице, то ли в темном мавзолее. Впрочем, теперь мне было все равно: я умирала. Умирала насовсем. Но, умирая, я знала, что Холли Сайкс в безопасности, что долг Хорологов перед нею выплачен до конца. И это хорошо. У Аоифе по-прежнему есть мать. Я вызвала слабое свечение и мысленно спросила у Хьюго Лэма: Зачем умирать в одиночестве?

Он убрал защитное поле и стал видимым.

– А действительно, зачем? – Он поморщился, коснувшись сильно разбитой скулы. – Ох ты черт! Ну и вид у меня, должно быть! Чертов смокинг! Мой бангладешский портной с Сэвил Роу – просто гений, но шьет только двадцать костюмов в год. Скажите, а почему Кси Ло оставил вам только один волшебный билет в мир живых?

Я переместилась туда, где раньше висело золотое яблоко. Оно исчезло полностью, до последней частицы, до последнего атома. Явление транссубстантивности. Слепой Катар постоянно получал подпитку за счет тех душ, которые вы ему поставляли. А Кси Ло поддерживал себя за счет… внутренних резервов; «батареек», если можно так выразиться. Но почему вы-то не воспользовались этим волшебным билетом?

Он уклонился от ответа и спросил:

– У вас случайно нет сигаретки, Маринус?

Я же дух. У меня и тела-то нет.

Из-под двери, точно песок, просочилась тонкая струйка Мрака.

Вы выискивали жертв, лгали им, обхаживали их, соблазняли, убивали…

– Это были чистые, безболезненные убийства. Эти люди умерли счастливыми.

…став Маркусом Анидером, вы убили даже собственное «я».

– Неужели вы действительно хотите провести последние мгновения жизни, читая мне приговор? Чего вы от меня хотите? Что бы я, как в какой-нибудь пьесе, повинился и воскликнул «Mea culpa!»?

Мне просто интересно, почему Хищник, который столько лет ни о чем другом, кроме себя любимого, не думал и который всего лишь на прошлой неделе хвастался тем, что убил Оскара Гомеса, теперь вдруг…

– Неужели вы до сих пор сердитесь на меня за это?

…Теперь вдруг проявляет благородство и готов пожертвовать своей, чрезмерно растянувшейся, молодой жизнью во имя простой смертной? Ну, говорите же. Обещаю, что не скажу ни одной живой душе.

Бормотание Мрака становилось все громче. Мне не хотелось слышать его голос.

Хьюго Лэм отряхнул рукав своего драгоценного смокинга. Потом спросил:

– Вы ведь сканировали мозг Холли, я полагаю?

Да, и весьма экстенсивно. Мне пришлось это сделать: я должна была отыскать Эстер Литтл.

– Вы видели нас в Ла-Фонтен-Сент-Аньес? Холли и меня?

Я слишком долго колебалась, и он не выдержал:

– Значит, вы всласть насмотрелись? Ну что ж. Вот вам и ответ на ваш вопрос. – Мрак еще активней просачивался из-под двери, напевая, что больно нам не будет, больно не будет, больно не будет… Уже треть пола скрывалась под его темной пеленой. – Вы видели, как Холли тогда врезала Константен по башке? Ирландская кровь! Грейвзендские мускулы. Чего стоят после этого всякие рассуждения о происхождении и наследственности!

Значит, вы стояли рядом и спокойно наблюдали?

– Мне никогда не было свойственно бессмысленное геройство.

Константен, можно сказать, была вашей крестной матерью; это она вас рекрутировала в Анахореты. Она была второй в вашей иерархии.

– У меня всегда были проблемы с начальством. Ривас-Годой повернул направо, когда мы вошли в лабиринт, и его сразу прикончили, а я последовал за Константен. Да, эта она меня рекрутировала, но она всегда действовала по принципу «женщины и дети получают первыми». Так что я, окружив себя защитным полем, отстал от нее, а потом услышал Холли и пошел за вами. И вот мы с вами оказались здесь, став перед смертью невольными приятелями. Кто бы мог подумать, а?

Мы оба как завороженные смотрели на струю черного «песка», вытекавшую из-под двери и постепенно заполнявшую помещение. Я мучительно пыталась вспомнить, что же такое важное я пропустила, когда Хьюго Лэм, деликатно кашлянув, спросил:

– Скажите, Маринус, она тоже любила меня? Нет, я не о том времени, когда ей стало известно о моей причастности к обществу Анахоретов… которые так пугали когда-то ее родителей и пытались убить душу ее брата. Я имею в виду ту ночь. В Швейцарии. Когда мы были молодыми. По-настоящему молодыми. Когда Холли и меня совсем засыпало снегом в той маленькой квартирке.

Две трети пола уже скрылись под черным «песком». Лэму оставалось секунд шестьдесят, прежде чем его поглотит Мрак. Я, возможно, протянула бы чуть дольше, если захочу, – до тех пор пока купол не будет заполнен до самой крыши.

И вдруг меня словно ударило: я поняла, что именно упускаю из виду. Хьюго Лэм тоже не подумал об этом. Как и Константен. Убегая от осыпавшихся стен Часовни, пытаясь уйти от наступавшего Мрака, мы все забыли об альтернативном выходе. Если бы я могла мысленно рассмеяться, я бы это сделала. Но получится ли? Если Мрак уже заполнил Путь Камней и потайной ход, то ничего, конечно, не выйдет… К тому же добираться туда придется достаточно долго.

Я мысленно спросила Лэма: Сколько у вас осталось энергии?

– Не очень много. А что? Вы бросаете мне вызов? Вам хочется сразиться?

Если я войду в ваше тело, то вместе нам, возможно, еще хватит сил.

Он был смущен.

– Хватит на что?

На то, чтобы отыскать Вход.

Шипсхед

2043 год

26 октября

У подножия лестницы я услышала эту мысль: Он уже в пути, – и по рукам у меня поползли мурашки. Кто в пути? Зимбра, успевший подняться по склону, обернулся, чтобы посмотреть, что меня задержало. А я, пытаясь понять услышанное, перебирала звуки позднего вечера. Звяканье остывающей духовки. Грохот волн, налегающих плечом на скалы внизу. Потрескивание старых костей нашего дома. Потрескивание и моих, Холли Сайкс, дряхлых костей, если уж честно. Опершись о перила, я посмотрела на вершину холма, где стоял дом Мо. В спальне у нее горел свет – значит, все в порядке. Ничьих шагов на гравиевой садовой дорожке не было слышно. Да и Зимбра явно не почуял никого чужого. В курятнике было тихо, как и должно быть в такое время суток. Лорелея и Рафик над чем-то смеялись – они устроили в комнате Лорелеи кукольный театр теней: «И ничуточки это на кенгуру не похоже, Лол!»; «А ты-то откуда знаешь?»; «А ты сама откуда знаешь?» А ведь еще совсем недавно мне казалось, что я никогда больше не услышу веселого смеха моих сироток.

Со временем все приходит в норму. И нечего слушать чьи-то мысли. Ведь кто-то всегда в пути, если задуматься. Но нет. Я отчетливо слышала: Он уже в пути. Я была настолько в этом уверена, насколько вообще возможно. Проблема в том, что если тебе когда-то доводилось слышать голоса, ты уже никогда не бываешь полностью уверен, действительно ли случайная мысль является случайной, или же это нечто большее. И потом, эта дата: завтра пять лет с того страшного дня 2038 года, когда разразилась чудовищная буря, в которую на высоте двадцать тысяч футов попал «Боинг-797» с Аоифе и Орваром на борту, и жизни моих детей, как и жизни еще двухсот пассажиров, были сломаны – так рассерженный неудачей мальчишка ломает модель самолета, которую мастерил; Брендан когда-то любил развешивать такие модели в своей комнате под потолком…